Глава 5
Так вот и уехал Ефим домой, и питерские друзья очень за него огорчились, да зато обрадовались шабловские ребятишки. Они такого чудесного гостя к себе только и ждали, а как дождались, так хоть и от избы Ефи¬мовой не отходи.
Да Ефим и сам дела в долгий ящик не откла¬дывал. Как приехал, так вскоре собрал всех ребя¬тишек на зелёную лужайку под шумные, родные берёзы, сам там на кругленьком чурбашке при¬ткнулся и говорит: — Ну вот, братцы!
Опять я тут на пне При солнце и луне! Усаживайтесь в ряд, Я всем вам очень рад...
Получайте питерские подарки!— и раскрывает дорожный сундучок, и раздаёт всем новенькие, чистые тетради и разноцветные карандаши.
Каждый карандаш тоже новенький и уже за¬точен. Ребятишки ими любуются, вдыхают их расчудесный запах, даже лизнуть пробуют, а Ефим улыбается:
Эти карандаши не для лизания, а для рисо¬вания. Кто сейчас тетрадку раскроет да что-ни¬будь в ней нарисует, тот мне и дружок.
И все сразу в тетрадки уткнулись, все сразу засопели, запыхтели, принялись рисовать. Кто зелёную корову на двух ногах нарисовал, кто жёлтую курицу на трёх лапах, кто собаку с пя¬тачком, словно у поросёнка, кто поросёнка с хво¬стом, словно у собаки,— и всех Ефим похвалил, всех назвал своими друзьями, и все, конечно, опять стали радоваться.
Все, кроме одного самого маленького, тол¬стенького, замазюканного мальчика.
Он и карандаш свой в траву обронил, и слёзы у него закапали прямо в тетрадку:
Я тебе, дяденька Ефим, тоже друг, а рисо¬вать ничего не уме-ею... Только кружочки, да и те кривы-ые...
Ефим тетрадь его поднял, показал всем:
Ничего себе «кружочки»! Я сам когда-то с таких кружочков начинал... Да вот это же, красненькое-то — солнышко! А вот это — пшенич¬ная лепёшка. А это — горячая сковорода, с кото¬рой ты лепёшки уплетал и весь замазюкался. Не о чем тебе плакать. Ты у меня наилучший рисо¬вальщик, наилучший дружок и есть. Давай я тебе ещё и сам картинку нарисую — с буквами. Ты потом по этой картинке читать научишься.
И Ефим нарисовал мальчику в тетрадь девоч¬ку в платочке, лесной домик, а рядом с домиком написал печатными буквами и прочитал вслух:
«Горя живёт в маленькой избушечке в два окошечка — одно косящатое, другое волоковое... И ёлочка растёт, и кустик... Она пошла по цве¬точки... А Луня идёт к ней в гости за избушечкой по тропочке, и её не видно».
Ой, и верно, не видно! — захлопал мокры¬ми глазами, заулыбался мальчик и даже заглянул на другую сторону странички.
А мамка мальчика, которая сюда на ребячий шум-гам примчалась, так тут же и рассияла вся, и даже закланялась:
Ох, Васильевич! Как с ребятками-то вы го¬ворить можете... Мы, матери, и то так не умеем. Вы уж позанимайтеся с ними, позанимайтеся, а мы вас век будем благодарить.
И стал Ефим опять жить-поживать в деревне, учить ребятишек рисованию, учить, рассказывать их отцам, матерям про всё то доброе, что сам у хороших людей в городе узнал, а для пропита¬ния своего стал снова работать по крестьянству.
Начинать заново было трудновато, да Ефим- человек сам деревенский и к заботам деревенским вновь скоро привык.
И не только привык, а меж делом возьмёт да ещё и весёлую песенку придумает.
Особенно любил он сочинять на току, на мо¬лотьбе, когда там народу собиралось полно. А бы¬ло это уже после Октябрьской революции, когда шабловские мужики стали вступать в первые коллективы. Правда, не шумело, не гремело тогда ещё по деревням ни комбайнов, ни тракторов, но и всё равно всем-то миром работать было веселей, охотней. А Ефиму особенно — где народ, там и любо. Впереди всех он, бывало, поутру на ток, на молотьбу бежит.
И вот разложат мужики снопы на гладкой, как ладонь, земле, возьмут в руки берёзовые увеси¬стые молотила, старший скомандует: «Нача¬ли!» — и молотила взвиваются и надают на снопы, и летит над снопами жёлтая пыль, и сыплются из колосьев на тугую землю золотистые зёр¬нышки.
Туки-туки-туки-тук! Туки-туки-туки-тук! — складно выговаривают молотила, а Ефим тоже выговаривает складно:
Всё мужик на свете может!
Пилит лес, рубанком строжит,
Ладит срубы топором,—
Слышны стуки за двором!
Ходит к речке на покос
В лышных лапотках и бос,
И доволен, и хорош,
В иоле жнёт ячмень и рожь.
На току снопы колотит,
Молотилами молотит,
На гумне метёт метлой
От зерна дрянок долой.
Сложит копнами солому
И бежит обедать к дому,
А откушает и враз
За гармошечку да в пляс!
— Верно!—басят радостно молотильщики.- Мужик всё может! Лишь в одном ты, Васильич, хватил: об эту пору ни нам, ни тебе не до гар¬мошки. Так умолотимся, что и самих хоть уклады¬вай, как вот эти снопы, крест-накрест, повалом.
И это было тоже верно. От весны до самой глубокой осени не много наберётся у крестьянина свободных деньков. И если напевал Ефим в своих песенках про гармонь, так это чаще лишь для шутки, для поднятия духа, так сказать.