Давайте, ребята, делать тарантас такой большой, чтобы вся деревня поместилась, сколько есть народу!

И стали делать — готово: колесо до застрехи высотой, и нужно было по лестнице влезать, чтобы сесть. Запрягли двадцать пять лошадей. Уселись все и поехали. Куда? В город. Человек двести с лишним сидело. Дома остались только пять старух на всю деревню лепёшки печь да человек с десяток малюсеньких детей, которые еще в зыбках лежали. Дело было, конечно, летом. Зимой на тарантасах не ездят. День был теплый и красный…

Подъезжают к Бурдову. Задели за магазею — разворотили всю. Рассыпали хлеб, рожь и овес. Прибежали бурдовские, бранятся. А мы им и говорим: «Ну ладно, не бранитесь, приезжайте к нам на мельницу. Даром измелим все, что есть в магазее, в пять минут со всеми хлопотами. Прямо на ондрецах подъезжайте к желобку, раскрывайте полог. Не по щепотке валите, а из двух мешков сразу». Разговорились с мужиками и наехали на овин: конек переломился, слеги тоже, верхние бревна затрещали и раскатились — поперек овина колесом проехали. Смели овин, но копнам едем.

— Что вы... что! Аль не видите!.. Ах вы...

— В самом деле, ребят, глядите-ка беды наделали.

— Деревней ехать, пожалуй, домов не тронуть бы, да и овраг там узок подыматься. А прямо — гора крутая.

— Сворачивайте-ка полем, к городищу — деревню объедем.

Едем возле речки. Задели за Терентьев овин.

— Той... той… правее... под берег не опрокинуло бы...

Повернули. Мекиненка спихнулась под берег и покатилась. Иные бревна укатились в реку. То-ро-ро-ро... бух... бух!.. В тарантасе смеются, вопят.

Не до смеху, ребята. Этак нельзя, а то вся деревня сбежится.

— Ну, поезжай! Но! Но!..

И на каждую лошадь сели по человеку. Двадцать пять кучеров. Бурдовские бегут, вопят:

— Глядите-ка, глядите, цыганы...

— Полноте! Шабловские это...

— Цыганы... А... и... ей!

Волоком едем: по обе стороны дороги лес ломается, и только маленькие березки да елочки сгибаются и остаются несломаными.

Подъехали к городу. Мост мал, узок — обломится и угрузнет под нами. Едем поперек реки. И в самых глубоких местах вода не достает до ступиц, да и было уже не очень глубоко, лошади почти нигде не сплывали. Приехали в город, встали на площади. И все сбежались смотреть — полная площадь народу. Приходим к Козлову в лавку, спрашиваем:

— Нет ли у вас шкворня?

— Сколько угодно. К ондрецу?

— Нет, к тарантасу запасной. Этот у нас ковали все кузнецы вместе — сколько есть в приходе. Из Нижнего железа привезли пароходом еще по большей воде. И кузницу сделали большую, как двор. На меха пошло десять кож.

— Вот извольте тарантасные шкворни.

— Эти малы.

— Больше нет-с. Был где-то один старинный, залежный.

— Поискать-с?

— Да мал, верно, будет.

Поискали, принесли — нет мал.

— Нам бы с большое бревнышко.

Накупили тут ведер, котлов, умывальников, гвоздей, винтов и другого. На всю деревню. Погрузили в тарантас. Сами сели и назад поехали. Если бы не лошади, то можно было бы рекой до самой деревни, как по калужине.

Приехали домой, разобрали покупки из тарантаса: кому ведро, кому котел, пилу, чашку, плошку, горшок... Собрались все на гулянье и стали ходить в кругах...

А бурдовские едут. Везут на нашу мельницу рожь, овес молоть да и толочь. Навезли всякого зерна на пятнадцати телегах да двадцати ондрецах. Один ондрец запряжен был даже парой (рыжая лошадь да вороная) — так был загружен. Чуть только оси терпели.

— Засыпайте, истолчем минут через десять.

Заболтали блины из свежей муки, затопили печки. И несут на гулянок изо всех изб горячих блинов полные сковороды. Наши и бурдовские сидят на лужайке, едят блины и говорят бурдовским:

— Везите еще. Измелем, что нынче уродилось, на всю деревню измелем бесплатно. За те убытки, что у вас набедокурили с тарантасом. А если мало, так и на другой год мелите. Да вот мы поизладимся, так сами придем к вам пособить.

Уехали. А наши советуются, что делать завтра.

На другой день сделали все по кирпичу — двести кирпичей с лишним. Это в среду. В четверг по шести кирпичей, в пятницу — по тридцати, в субботу — по пятидесяти. Всего — около двадцати тысяч. Кончили пораньше, потом парились кто в печке, кто в бане. А в воскресенье советуются, что делать из кирпичей. Что — известно: делай кирпичи, а тем временем думай. Лежат — не хлеба просят. На всякое пойдут — вот хоть каменный рассадник.

Только не было места: угородцы у всех и без того маленькие — негде садить. И сложили рассадник на улице и вдоль деревни, от миколаевых срубов до белокуровой избы. Концом упирался в гулянок. Длиной сажен пятьдесят и шириной около двух, высотой аршина два, как обычный рассад, чтобы теплее было. Кстати, сделали еще каменного старика с пестерем, гораздо выше изб ростом: один нос чуть не с печку и с клюшкой. А толщина клюшки с бревно, рукавицы и лапти — с телегу.

Кирпичи стали делать во всякое свободное время. Поделают-поделают, да лепешки печь — всякие: гороховые, пшеничные, оржаные, овсяные, крупчатые, ячные, луковые, репные, редишные, гречневые, галанные, картофельные. Пироги тоже всякие, особенно хорошие, если муки положить немножко, а побольше галани, да репы и ягод. Наедятся лепешек — и плясать. Потопают, попляшут да пряники есть.

Кирпичи делали не все простые, а и узоры, кто какой узор измыслит. На рассаднике не всякую рассаду сеяли, а выписали семян. Вот стало расти много всего в угородце. Я забыл сказать, что перед кладкой рассадника пошли к Василию Орлову:

— Мы к тебе. Ты мастер по которому делу — просим в том. Задуманы у нас постройки из кирпичей. Первая — рассадник.

— Это можно. Я с удовольствием,— сказал Орлов.

И пошли рассматривать по деревне рассадники: чей манер будет подходящий. Не знаю хорошо, чей манер больше понравился. А вы не помните ли, по образцу чьего сложен тот рассадник, хотя с некоторыми изменениями и даже прикрасами, около углов особенно и по краям?

Потом стали класть водопроводную башню. Вода пошла из речки Унжи. А вдоль деревни, из барановского конца в наш сделали ложбинку, выложили кирпичом и из водокачки пустили по ложбинке воду, и потекла речка вдоль деревни в общий овраг. Ребята напускают камешков, как в простую речку, ставят меленки. А курицы ходят пить воду. Вымостили всю улицу, провели трубу под мостом, чтобы вода не стояла.

Кирпичи были сортами не все одинаковые и разных размеров и форм. Наделали их так много, что надумали обнести всю деревню каменной стеной с воротами, дверями и окошками и покрыть все. Получился необыкновенно большой дом, а внутри стоят избы и растут сады. Устроили общую печь, и тепло по трубам стало расходиться по всей деревне. Перестали топить печки в избах, а лепешки и пироги стали печь в больших печках в маленьких отделениях, устроенных вроде маленьких печей. Еду варили в большущих котлах на всех, и пироги пекли тоже большущие — в сажень, если не больше. И в розницу и вместе стряпали и больших и маленьких размеров, как придется. И зимой в деревне стало лето: пташки перезимовывают, скворцы остаются и ласточки и зимой распевают.

Вот кто-то на улице постель стелет.

— Ты что это, дядя Марковий?

— Да все равно, батюшка, тепло и здесь — ни мух, ни комаров, сухо. Славно спать, лучше, чем на сарае.

А это было уже в декабре месяце. И другие догадались, на улице стали устилаться. Пройдешь не рано вечером: и там, и там около изб постели, если не прямо на лужке, дощечек положат или кровати поставят и спят. А то сидят так: ужинают, либо лапти плетут, либо еще что. Одни на улицах, другие в избах спят или на сараях, в сенниках. Избы дождем не мочит, и наружные стены стали оклеивать картинками, разными бумажками после чаю и прочим. А вместо чаю пьют мяту, ягоды, душистые травы. Чайные деревья, виноградные и другие стали садить дома.

Крышу сделали совершенно прозрачную, только не из стекла, а вместо него изобрели какое-то вещество — чище стекла: тоже тонкое, гибкое, можно свертывать в трубку и не бьется, как гуттаперча. Этим и была крыша покрыта, и в окошки вместо стекла была натянута прозрачная материя. Крышу сделали двойную, вроде двойных рам в избах. Туда между крышами пускали по трубам теплый воздух и снег, который попадал на крышу, тотчас же таял. И никогда не замерзало, потому что между крышами всегда держали тепло. Когда подходили или подъезжали к Шаблову в зимнее время, если шел снег, или в сильный мороз, над крышей только парок поваливал и много летало пташек — погреться. Для мытья, если птицы загрязнят или от пыли какой, пускали воду по трубам из водопроводов на крышу — живо чистехонько будет. А если где не совсем стало чисто, то по особым лестницам и ходам выходят и швабрами удаляют грязь на местечках.

Послали в город три подводы нарочных, чтобы купить всяких ситцев, ковров, подстилок. Приходят в лавку:

— Дайте нам пятьдесят кусков ситцу: вот этого... того... вон того.

— Такого прикажите?

— Нет, слишком горошистый.

— Такого?

— Стрючит чересчур. Вот краповатенького с листочками розоватых фасонов, голубоватых тонов, желтоватых цветов, зеленоватых отливов. Бело-беленьких, голубовато-желтеньких. Попрозаристее, как ручейки по полю. А то вот что, если подешевле уступите, давайте весь подряд.

— Хорошо-с. Десять копеек с рубля крайняя цена-с.

— Двадцать идет?

— Пятнадцать. Так и быть-с, для вашей милости только, много берете, из уважения-с. Изволите торговлей заняться-с?

— Нет. Все для себя: обносились. Хотим новую смену заводить. Думаем попробовать в ситцах походить. Лучше ли, хуже — увидим...

Еще спрашивают носовых платков. Двести дюжин. В лавке нашли только тридцать. В другой совсем не оказалось, было немножко, но слишком плохой сорт — с каемочками, но все-таки взяли и эти. В третьей лавке едва-едва дюжин двадцать. В четвертой — с полсотни дюжин не хватало. И решили тогда взять еще из самых маленьких головных платков в носовые: они побольше размером и с цветочками, для стариков даже более подходящие, чем белые. Брали не совсем высокого сорта, даже из самых плохих сортов, лишь бы только накупить, чтобы на каждый дом приходилось носовых платков хоть бы дюжины по четыре. Торговались долго и взяли все-таки на сколько-то меньше, отчасти потому, что в лавках такого товару уже не было, а также не хватало и чем расплачиваться. Одних этих платков было куплено, кажется, рублей на полтораста. Да другого товару взяли порядочно. Только что ситец и много прочего отпустили в долг. Лавочники были так любезны:

— Когда износите, тогда и заплатите, а пока носите на здоровье...

Но они в ту же зиму расплатились чистехонько. В некоторых лавках опростали полки и поехали в Макарьев, а оттуда в Ярославль покупщики за товаром.

Наши на белой лошади большущий воз везут носовых платков. Краснорядцы им пособили уложить: пологами укутали, веревками увязали. Едут в деревню: на чалой везут ситцы, на рыжей — другие товары: ковры, чулки, пуговицы, катушки и моточки ниток — все требуется. Сами они пока еще не завели ни фабрик, ни заводов для приготовления таких вещей. Кирпичи, правда, делаются: тысяч пятьдесят лежит по сараям, но до фабрик еще далеко, думаем скоро класть только.

Когда привезли добро в деревню, стали делить так: девицам — по дюжине, молодцам тоже бы по дюжине, но так как не хватило по стольку — им по десяти, ребятам средним — по восьми, малым девицам — по четыре, пеленышам — по два. Вместо платочков матери и бабушки для них приготовляют чистенькие ситцевые тряпочки или те же платки идут, только ветхие — они даже и помягче, только нужно чаще и чище стирать. Женатым молодым — по десяти платков. Отцам, матерям — по восьми. Дедушкам и бабушкам — по шести, зато платки большие, как головные, с цветочками. Распорядок такой: чтобы одна половина платков была в пользовании, а другая стиралась, и в кармане всегда был чистенький платок, менялся бы каждый день или через два-три дня. А если через неделю, то это уже долго. А стряпухам еще сверх того по четыре платка дали, чтобы каждый день свежий.