Глава 6
Но вот когда по словам из другой песенки Ефима:
Частый дождик моросил,
Лето тёплое гасил,
Громы больше не гремели,
Ветры холодно шумели,
И морозы но утрам
Украшали стёкла рам,—
тогда в избе у него бывало куда как весело.
На деревне ещё только-только печки затапли¬вают, а к Ефиму гости уже валят. Да гости-то всё мал мала меньше и одеты кто во что. Кто в мамкину шаль так укупорен, что одни лишь гла¬зёнки да мокрый носишко видать; кто в тятькиных широченных валенках бредёт, едва ноги переставляет; а кто и прямо так, как заяц, скачет через сугробную улицу чуть ли не босиком. Но это уж самый отчаянный и самый торопыга: боится, как бы в Ефимовой избе самое лучшее место возле стола не захватили.
А стол этот шириной в пол-избы, на столе город белокаменный!
Вернее, не белокаменный, глиняный, но всё равно прекрасный. Выстроил и населил его рас-крашенными глиняными человечками сам Ефим. Человечки по домам, по теремам, по переулочкам не просто так расставлены — они тут живут. Они в гости друг к дружке ходят, пирогами друг дружку угощают и, конечно, работают. И всё, что наработают, всё делят на всех, и от этого в городе всем хорошо.
— Так тут хорошо,— говорит Ефим ребятиш¬кам,— так живут все согласно, что даже сообща целый обоз стёкол накупили и возвели высоко над городом хрустальную крышу. Теперь здесь и в декабре лето, и скворцы зимовать остаются, и ласточки на юг не улетают, и черёмухи да яблони посреди зимы цветут... Вот кто-то прямо на ули¬це, на траве постель стелет. «Ты что это, дядя Мар- ковий?» — «Да всё равно, батюшко! Славно и здесь. Ни мух тебе, ни комаров, чистенько и сухо...»
Ребятишки радостно смеются, смотрят да слу¬шают, как Ефим разговаривает с игрушечным дя¬дей Марковием, и сами лезут к ушату с влажной глиной, сами начинают на столе, на краешке, ле¬пить кривоногих человечков да кособокие теремки.
А про то, что зимний день короток, про то, что и домой пора бы, ребятишки и не вспоминают. Им тут, у Ефима, тоже дом родной!
И вот они стараются, шлёпают ладошками по глине, а Ефим их всех успел уже горячей кар¬тошкой угостить и снова подбросил в маленькую печурку-подтопок жарких берёзовых поленьев, раскрыл свой заветный сундучок, вынул кисти да краски и тоже берётся за работу.
Перед ним холст, на холсте почти закончен¬ная картина. И на картине этой не белокаменный город, а древняя-предревняя деревенька.
На деревеньку опускаются серые сумерки. Скоро глухая ночь. Но весь люд деревенский не спит, все выбежали на улицу, и стоит тут посреди толпы огромный, с человека, тетерев. Рядом с ним — прекрасный юноша. Одежда на юноше странная — вся из перьев, и на голове шапочка тоже из перьев.
Отблески огня от печурки падают на Ефимову картину, шевелятся на ней, и от этого кажется: тетерев моргает глазами, а юноша дышит, и перья у него на голове сверкают и колышутся.
Ребятишки сразу бросают лепить, окружают Ефима:
— Кто это?
Тетеревиный князь со своим верным слу¬гой старым Тетеревом. Зашли в деревеньку, сту¬чатся под окнами, князь всех спрашивает: «Не встречал ли кто моей младшей сестрёночки княжны Тетерьки? В бору тьма, на болотах тьма, заря в чистом поле и в том уже угасла, а нашей маленькой Тетерьки всё дома нет и нет... Не про¬бегала ли тут по деревне? Может, видел кто?»
А народ таким лесным гостям удивляется. Всем и боязно, и любопытно, а на вопрос лишь головами качают: «Нет, мол, и видом не видыва¬ли, и слыхом не слыхивали».
И только один старенький старичок говорит: «Было дело, было! Сидел я вот тут, на балалаечке играл, а незнамо чья девчушка в такой же вот перовой шапочке возьми да рядом и окажись. В руках — бурачок, в бурачке — малина, а сама тоже баская, как ягодка. «Скажи, говорит, дедуш¬ка, как на полночь мне пройти? Я с дороги сби¬лась».— «А вот так, говорю, милая, вот так... А лучше давай сам тебя провожу, куда тебе на¬добно». Да только смотрю, а её уж и нет! Лишь осинник в той стороне прошумел,— ушла на пол¬ночь... Ступайте и вы, дорогие гостюшки, домой. Тетерька ваша, поди, дома вас ждёт. А может, где и на полянке ещё сидит, отдыхает... Ступайте к ней скорее, ступайте, всего вам доброго».
Вот сказка и вся! — заключает Ефим, и тот маленький мальчик, который когда-то плакал и жаловался, что не умеет рисовать, заглядывает за стоящую на деревянной подставке картину и смотрит: нет ли девочки Тетерьки на той стороне холста.
Остальные все жмутся к Ефиму:
— Ой, что теперь делать-то? Как теперь сами домой пойдём? Вдруг и по нашей деревне тетерев ходит? На дворе уже темно, а он — ходит...
— Так ведь вы не детки его. Вы ему не нуж¬ны,— улыбается Ефим и, понимая, что ребятиш¬ки не столько боятся, сколько им хочется, чтобы он проводил их, натягивает полушубок и нахло¬бучивает мохнатую шапку.— Вот кто тетерев-то, вот... Я сам! А вы мои ребятки-тетеревятки. Пойдёмте, я вас по гнёздам разведу.
И ребятишки действительно, как пискливый и суетливый выводок, ссыпаются со ступенек крыльца и, окружив Ефима, выбегают с ним на дорогу.
Дорога среди ночи белым-бела. Дома вдоль дороги тёмные, почти чёрные, лишь жёлтые огонь¬ки в окнах горят. А в небе сверкают звёзды, и такая вокруг стоит тишина, что ребячий гомон и морозный скрип из-под их валенок слышны, дол¬жно быть, не только в деревне, а и далеко за око¬лицей, за воротами, за тёмно-синими снегами полей.
Звон детских голосов рассыпается по всей округе, возвращается эхом в деревню, ребята кри¬чат:
— Хорошо бы теперь ещё и с горки прока¬титься! Побежали, дядя Ефим, на горку, а?
Но Ефим настроен уже на иной лад. Ефим отправляет неугомонную публику по домам, и сам- спешит обратно в опустевшую теперь свою избу.
Но это лишь сразу, после шума, после колгот- ни ребятишек изба кажется пустой. Когда Ефим нашаривает в потёмках керосиновую лампу, за¬жигает её и накрывает прозрачным стеклом,- вся изба оживает вновь.
Со стен её смотрят на Ефима и Коза-Дереза — голубые глаза, и сестрица Алёнушка с братцем Иванушкой, и колдуны, и феи, и добрый Медведушка, и лошадки на колёсиках, и даже смотрит с одного из рисунков-набросков лохматый воро¬бей, очень похожий на того самого Ерошку из Ефимова детства. И все они тут не прыгают, не шумят не только потому, что нарисованные, а, на-верное, ещё и потому, что понимают: Ефим опять взялся за кисточки. Ефим опять склонился над холстом, и мешать ему не надо. Их хозяин-ска¬зочник задумал новую сказку, а для того, чтобы эта сказка появилась,— нужна тишина.
И вот слыхать лишь уютный скрип сверчка в уголке за печуркой, слыхать лишь, как потрес¬кивает, попыхивает нагоревший фитиль в лампе, а сам Ефим стоит у мольберта, работает да нет- нет и улыбнётся.
За окном полночь, сугробы, мороз, а думы у Ефима весенние.
— Жаль,— шепчет он,— избёнка моя мала. Развернуться негде. А то бы я тут не только для ребятишек, а и для всей деревни устроил всеоб¬щий праздник... Но ничего! Придёт время, угово¬рю мужиков и для такого необходимого дела, для всех мальчишек и девчонок здешних выстроим избу специальную... А зима нам тоже на пользу. За зиму-то мы обдумаем кое-что, приготовим, а как солнышко снега растопит, так и ударим во все колокола!
Globeweb
